Похоже, «подарок» я получил от дерева.
Глава 35
Силаева всё же поцеловала меня — поздравила с обретением новой семьи.
Хранительница на поздравления поскупилась. Потеряла к нам всякий интерес сразу после того, как я коснулся древесной коры. Не удосужилась объявить, что обряд удочерения завершился.
Над опознанием чужого плетения я трудился уже в карете, по дороге в квадрат… моей новой родни.
Хотя нет, семнадцатый квадрат теперь принадлежал не Силаевым. По Правилам, они обязаны были покинуть его в течение десяти суток с момента гибели квартального дерева предков. Глава рода ещё вчера объявила Варлае, куда именно той следует переместить семью. Новый участок находился ближе к общей части города, но тоже примыкал к прочим квадратам рода. Слугам фамилии за ближайшие дни предстояло перевезти туда все пожитки Силаевых.
Грядущий переезд Варлаю, казалось, сегодня совсем не волновал. На протяжении всего пути боярыня не выпускала мою руку. Заглядывала мне в глаза, восторженно щебетала. Не походила сама на себя. Точно там, у Старшего дерева предков, помолодела до совсем уж юного возраста. Не вспоминала о недавнем поражении от Сомовых. Говорила всё больше о своих дочерях и моём «удочерении». Я улыбался ей в ответ. А перед мысленным взором вертел отпечаток чужого плетения.
И пытался осознать тот факт, что был атакован меллорном.
Я не помнил ни одного случая, чтобы меллорны по собственной инициативе разбрасывались заклинаниями. Такое поведение противоречило их привычкам и мировоззрению. Коллективный разум священных эльфийских рощ на моей памяти всегда придерживался политики невмешательства. Он мог оказать помощь, выполнить просьбу. Но чтобы дерево по собственной инициативе метнуло в человека или эльфа магическую конструкцию… такое я раньше не смог бы и вообразить.
Силился разобраться, чем именно меня атаковал меллорн.
Хотя…
В итоге решил, что никакой атаки не было. Узор, чей скан сохранился в моей памяти, не походил ни на боевое заклинание, ни на проклятие. Я всё больше склонялся к мысли: его бросили, чтобы изменить мою ауру.
Составленное на эльфийский манер плетение выглядело как те, что я называл набором «для воскресших». Разработал их, чтобы облегчить привыкание к новым телам и мирам. Заклинание меллорна напоминало узоры той части моего набора, что отвечали за преобразование ауры. Его воздействие всё больше касалось энергетических каналов и резервуара для маны. Но не только их. В один клубок там сплеталось множество воздействий.
Сходу разобраться со всеми особенностями плетения меллорна у меня не получилось.
Увидел, как наш экипаж проехал мимо распахнутых ворот семнадцатого квадрата.
К тому времени Варлая подустала болтать. А у меня не осталось сомнений: дерево пыталось изменить энергетическую структуру моего тела. Вот только как именно и зачем? В этом мне ещё только предстояло разобраться; позже.
Выяснил лишь одно: убить меня меллорн не пытался.
По возвращении в дом Силаевых мы сразу же отправились в столовую. Там нас встретили жена и дочери Варлаи — торжественно преподнесли мне золотую печатку с гербом Силаевых. Пережил затянувшийся этап крепких родственных обнимашек и похлопываний по плечам.
Служанки накрыли на стол.
Во время праздничного обеда я сидел рядом с Варлаей — там, где прежде восседала покойная боярыня Меркула. Выслушивал бесконечные поздравления — каждый норовил высказаться и не по разу. Сам толкнул пару благодарственных речей. Улыбался Кишине и Мышке, ловил на себе задумчивый взгляд Рослевалды. И размышлял о том, когда приступлю к строительству дома.
Эльфийский дом занимал мои мысли не только потому, что я скучал по прошлому. Он не давал мне покоя ещё и потому, что я не забыл, насколько он мог упростить жизнь — особенно путешественникам. А я не собирался задерживаться у Силаевых. Смотрел на своих новых родственников и понимал, что такой поток навязчивой «любви» долго не вынесу. Особенно «заботу» со стороны «новой мамы».
После обеда выслушал от Мышки с полсотни версий, почему она «очень рада иметь такую сестру, как Кира». Сам себе признался, что многие из них мне понравились. Никогда не думал, что в чьих-то глазах могу выглядеть идеальным. Опять несколько раз обнялся с раскрасневшейся Рослевалдой. Порадовался, что женщины в этом мире не пользовались помадой: в ином случае устал бы оттирать от неё лицо.
Сослался на усталость — сбежал в свою комнату. Уже оттуда, прихватив карауку и свой сценический костюм — плащ и мешок-маску — под «отводом глаз» выбрался из дома на улицу. До вечернего представления в Городском театре оставалось много времени, но я решил, что пережду его в компании Чёрной и Белой, а не в окружении новоявленных родственников.
На правах благородного велел запрягать экипаж. Мелькнула мысль прокатиться верхом. Но я отказался от этой идеи, решив, что не время приучать тело к подобным приключениям.
Сопротивления со стороны служанок и слуг рода моё распоряжение не встретило: помог перстень с печаткой. Его наличию никто не удивился. Как я понял, уловив пару обрывков фраз служанок, жительницы семнадцатого квадрата с утра обсуждали моё удочерение.
Перед тем, как покинул квадрат, отправил слугу к Варлае. Передал, что у меня появились дела в общей части города, что вернусь ночью или под утро. Сам такое Силаевым говорить не решился. Не рассказывать же им про театр и бордель. Сбежал — укатил в карете — не дождавшись ответа.
В театр я приехал вместе с хозяйкой «Дома ласки и удовольствий» госпожой Бареллой. Белая и Чёрная тоже напросились с нами. Отвлекали от меня и моих вещей внимание не хуже, чем «отвод глаз» (наложил его на карауку).
Компаньонки вели меня под руки, изредка подмигивали благородным, что встречались нам по пути. Те бледнели, отворачивались, всячески показывали, что со жрицами любви не знакомы. Моих спутниц такое поведение боярынь забавляло.
Женщина, что принимала плату около ведущей к ложам лестницы, встрепенулась. Брезгливо скривилась, увидев компаньонок. Решительно преградила нам путь. Я бы даже сказал, грудью преградила: её грудь размерами вполне напоминала горные возвышенности — жаль слишком уж закрытая одежда не позволяла рассмотреть их получше.
Не отрывая взгляда от горных вершин, сверкнул печаткой. Бросил два золотых кругляша — женщина поймала их с ловкостью циркачки. Жестом отказался от сдачи — «циркачка» осветила нам дорогу улыбкой, сдвинула с нашего пути горы: посторонилась.
Я повёл спутниц по ступенькам, кивком головы одобрив подобострастный поклон, что отвесила нам работница театра. Вчетвером мы заняли всю ложу на верхнем этаже. Компаньонки признались, что очутились там впервые; их глаза блестели, словно у детей, оказавшихся в магазине игрушек.
Вместе с хозяйкой борделя и компаньонками я просмотрел с десяток номеров — очень похожих один на другой. Обсудили достоинства и недостатки певиц. Пару раз мои соседки по ложе всплакнули. Отметил, что именно их растрогало. Мне, как восходящей звезде эстрады, положено было такое знать.
А когда устал от чужих слезливых песен — отправился на сцену.
Я неторопливо шагал от одного фонаря к другому. Посматривал на редкие освещённые окна, слушал шелест листвы придорожных кустов и деревьев. Улица казалась безлюдной. Ни прохожих, ни всадников, ни экипажей. Не видел и собачьих свор — те словно чувствовали мой запах и заранее сворачивали во дворы домов.
Представления в Городском театре ещё не завершились — я покинул театр одним из первых. Перед уходом пробудил всех артисток, которых усыпил, направляясь к сцене. Дал тем возможность продемонстрировать публике приготовленные номера — посочувствовал коллегам.
Не уверен, что после моей «Арии умирающего феникса» (не стал мудрить — исполнил ту же песню) женщины, что шумели в зрительском зале, сразу захотят слушать завывания о любви. Но… кто их знает. Как продолжится эстрадная программа, меня не заботило. Важно, что я вновь заполнил маной все двадцать семь семуритов.