— Отрасли промышленности сами перечислите или и так всё понятно? Археолог будущего вполне сможет догадаться, что наша страна была индустриальной, технически развитой... Еще?
— Таких стульев тут полно! Их почти невозможно сломать, но они неудобные! У преподавателя и у учеников — одинаковые стулья! — посыпались реплики.
Накидали много, и выводы делали уже практически без моей помощи.
— Ага, то есть у нас тут — общество, где одним из приоритетов является равенство. При этом комфортом мы жертвуем в пользу практичности, преподавательской поясницей — в пользу массового образования... — я повертел стул, показывая им спинку, выцарапанные матерные слова на ее обратной стороне, а также — начертанное карандашом признания в любви.
Народ засмеялся, послышались скабрезные комментарии.
— А что? Ничто человеческое нам не чуждо! Более того — это как минимум свидетельство наличия письменной речи, некой раскрепощенности в студенческой среде и традиционных взглядов на отношения между мужчиной и женщиной... Кстати! Когда раскопали древние Помпеи, то одна из первых настенных надписей, обнаруженных археологами, выглядел так... — я быстро написал несколько слов мелом на доске — на латыни.
С задних парт раздался дикий хохот — смеялись достопочтенные старейшины: Аркадий Иосифович и Вячеслав Антонович. Они, оказывается, знали латынь! И одна девочка — симпатичная, чуть более полненькая, чем следовало бы при ее миловидном личике, тоже фыркнула.
— "...нагадивший тут, пусть у тебя все будет хорошо, чтобы ты ушел с этого места!" — по многочисленным просьбам трудящихся, перевела она.
— Ладно, это лирическое отступление, — замахал руками я. — Главное что? Главное — мы обратились к словам и текстовым символом только в двух случаях: с инвентарным номером и шедеврами резьбы по дереве... Большую часть информации человечество проецирует в пространство не прибегая к устной или письменной речи. Девяносто процентов — вот о чем говорят ученые! А нам остается эти сигналы считывать, и держать нос по ветру... Чудеса живут повсюда, а? Как в том мультике...
— Это так вы предсказываете будущее по руке? — вдруг выпалил всё тот же юный джентльмен в очках и с усиками.
Всё-таки он совершенно точно был мне знаком: не лично, конечно, но ...
— А это, камрад, очень правильный вопрос, — ткнул в его сторону указательным пальцем я. — Знаете, чем сильнее всего грешат журналисты? Завышенным чувством собственного величия. Мы — эгоцентрики. Мы почему-то считаем, что вселенная крутится вокруг нас... А на самом деле — наши материалы лишь зеркало, в котором под тем или иным углом отражается окружающая действительность. И угол этот зависит от такого, насколько хорошо мы поняли своего собеседника, научились ли мы смотреть и слушать... Это огромная ответственность: каждая из ваших статей, передач, репортажей станет тем самым стулом, по которому будущие исследователи будут судить не столько о вас, сколько о эпохе, в которую вы жили!
— А как же свобода слова? Есть ведь сейчас темы, которые поднимать не принято или напрямую — запрещено! — подали голос откуда-то из глубины аудитории.
— Сейчас? — усмехнулся я. — Как вы думаете, что бы сделал Ярослав Мудрый с Нестором Летописцем, если бы тот написал в "Повести временных лет" правду про смерть Бориса и Глеба? Но мы же не будем ставить под сомнение заслуги Нестора и значимость его труда для истории славян в целом и древней Руси в частности?.. Нестор собирал источники, общался с людьми, писал летопись — настолько хорошо, насколько это было в его человеческих возможностях. И, кажется, нас с вами сейчас гораздо больше интересует "откуда есть пошла Русская земля..." чем то, чьей креатурой был летописец — Ярослава Мудрого, Святополка Окаянного или императора Византии Василия II Болгаробойцы. Работать надо, камрады! Делать свое дело, на свое месте, так хорошо, как только можете. В тех исторических условиях, которые существуют... Поработаем отлично — и условия, глядишь, расцветут новыми красками...
— Не надо бороться за чистоту, надо подметать! — выкрикнули хором четверо здоровенных охламонов в штанах-"белозорах", сидящие у самой двери, и на душе у меня потеплело.
В общем, я продержался этих полтора часа, и, кажется, даже произвел положительное впечатление на подрастающее поколение. Облик Белозора-супергероя у будущего станового хребта советской журналистики слегка потускнел, и вперед вышел Белозор — провинциал, чудила и свойский парень. Может быть, удалось даже задвинуть парочку правильных идей... И это было хорошо!
— Молодцом, — хлопнул меня по плечу Ваксберг, когда мы вышли на Моховую улицу под проливной дождь. — Молодцом! Теперь — материал. У тебя есть где работать? Или — в редакцию?
— В редакцию, — кивнул я. — Нужна печатная машинка.
Мы уже готовы были сесть в автомобиль, когда меня догнал тот самый парнишка — с усиками и в очках.
— Товарищ Белозор! — сказал он. — А можете...
И протянул руку — открытой ладонью вверх. Твою-то мать! Вообще-то я мог! Конкретно с ним — мог! Да и человек он был непростой, с судьбой весьма примечательной... Черт знает, как его жизнь обернется в этом дивном новом мире?
— Давай сюда свою руку, — сказал я, поймав совершенно очумелый взгляд Ваксберга. — Ты вот что, Владислав Николаевич... Бег-то не бросай — особенно по пересеченной местности. Мастер спорта — это не шутки! Легкая атлетика однажды может тебе жизнь спасти. Не пей, не кури, маму свою, Зою Васильевну, не обижай. Жениться не торопись... От Бориса с деревянной фамилией беги как черт от ладана. И это... Ну, когда для своей телекомпании будешь логотип выбирать — никакого буддизма и никаких лягушек, потому что тысячи детей тебя проклянут!
Влад выдернул ладонь у меня из рук, посмотрел на нее внимательно, потом снял очки, потер переносицу, и хрипло проговорил:
— Спасибо... Я запомню, — и вихляющей походкой двинул в сторону памятника Ломоносова.
А Ваксберг, когда мы садились в машину, спросил:
— Телекомпания, значит? Ну-ну...
Глава 13, в которой шантаж не удается
— Поверить не могу что держу ЭТО в руках, — Ваксберг смотрел на разворот с броским, совсем не советским заголовком "Крах фруктовой мафии". — Что дальше? Объединение Германии? Альтернативные выборы? Туалетная бумага трех цветов в каждом ларьке Союзпечати? Хе! Хе! Хе! Эпохальное событие, товарищ Белозор!
— Как думаете — аресты прямо сейчас идут? — я смотрел в пол.
— Думаю, ночью начались, — пожал плечами Ваксберг. — Вот уж по ком грустить не будут — так это по проворовавшимся номенклатурщикам. Это не "шпионы японской разведки" из тридцатых, это совсем другой коленкор...
Я только вздохнул. Чувствовать себя причастным к чисткам — это было странно и страшно. С другой стороны: а чистки ли это? Уголовные дела за коррупцию и превышение полномочий, никакого политического подтекста — чистая экономика. Наверное.
— Точно у нас остаться не хочешь? С твоим напором — тебе бы в международники... Сначала — Азия, Африка, Куба. Потом — глядишь и в Америку наведался бы... Там как раз место спецкора простаивает, при генконсультве в Нью-Йорке. Генеральная Ассамблея ООН, статуя Свободы, Манхэттен — самое сердце загнивающего Запада. А?
— Аркадий Иосифович, помилуйте! Мне бы как-то чуть пожиже, к земле поближе... Я и в Минске с трудом терплю миллион незнакомых лиц, а вы — Нью-Йорк! Дайте обвыкнуться, а? Да и жениться мне пора, а то заявление в ЗАГСе залежалось...
— Жениться — дело хорошее. Но над моими словами ты подумай. До лета! Там предложу второй раз, а больше — не буду. Хочешь сидеть в своей Синеокой — сиди, будешь директором корпункта вместо Старовойтова через пару лет, потом главредом где-нибудь тебя пристроят... Твоя жизнь, сам решай!
— Решу, — кивнул я. — Сами-то вы как, Аркадий Иосифович? Отобьетесь? — терять ТАКОГО главреда мне точно не хотелось.