— Алибеков что ли? — со значительного расстояния прокричал Соломин.

— Ну! Француз! — Гумару было хоть бы хны, он даже нос ничем не прикрыл. — Наведывается периодически! С бидонами! А распадок недалеко — вон меж теми холмами, ровно по тропке!

Мы с майором переглянулись: я готов был голову дать на отсечение, что в бидонах у него были продукты яблочного сидроделия. Есть вообще такое слово — сидроделие?

— Велосипедик возьми, Гера! Он под стрехой на стене сторожки висит!

Уменьшительно-ласкательное определение транспортного средства мне сразу не понравилось. И не зря! Небольшая сторожка, представляющая собой одну-единственную чехословацкую блок-комнату, привезенную к дамбе на грузовике и установленную краном на берегу, по сравнению с этим «велосипедиком» казалась как минимум Каменецкой вежей или там — замком Нойшванштайн.

Это был чертов «Орленок». Франкенштейн производства Шяуляйского велосипедного-моторного завода, мечта мальчишек и девчонок аж с 1963 года. И мой личный кошмар! Два изверга намеревались посадить почти двухметрового меня на «Орленка» и заставить кататься по лесу!

— Кур-р-рва, — только и смог сказать я, громоздясь в потертое микроскопическое сидение и ощущая, как мои коленки оказываются где-то в районе ушей. — Да вы издеваетесь!

— У тебя хорошо получается! — жизнерадостно заявил Соломин. — Как у медведей в цирке. Крути педали, Белозор!

— Ружье с собой возьми, Гера! — посоветовал Петрович. — А то вдруг это самое… Ну там — волки!

Я готов был убить их обоих на месте.

Это было просто феерически: мчится по опушке здоровенный детина с длиннющим ружьем за плечами, на крохотном велосипедике, который стонет и скрипит при каждом движении педалей! Сзади, привязанный крепкой бельевой веревкой, телепается обсмаленная и вонючая козлиная полутушка.

Почему это всегда происходит со мной? Наверное потому что я — попаданец. Попадать — это моя долбанная планида, моя главная цель и задача с самого пробуждения в злосчастном кабинете родной редакции за сорок с гаком лет до того, как я там уснул! А потому — вперед и с песней!

- Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца

И степи с высот огляди!

Навеки умолкли веселые хлопцы,

В живых я остался один! — орал я, крутя педали и наяривая по лесу на детском велосипедике.

В этом был сакральный смысл: встретиться с лешим, или с теми же самыми волками мне в одиночку не улыбалось. И я смеял надеяться — им тоже не улыбалось встретиться с великовозрастным идиотом на «Орленке», который дурным голосом орет пионерские песни.

— Орлёнок, орлёнок, гремучей гранатой

От сопки врагов отмело.

Меня называют орлёнком в отряде,

Враги называют орлом!

Я, конечно, на орла не тянул — скорее был похож на дурную куру на насесте. «Орленок» жутко подскакивал на каждом корне и каждой кочке, я подскакивал вместе с ним, половина козла подскакивала позади. Тропка, указанная Гумаром, вела всё дальше в лес, солнце постепенно клонилось к закату, деревья с каждой минутой чернели, и окружающая действительность становилась всё более мрачной. Уже начали закрадываться мысли, что пора бы и поворачивать, но желание взглянуть на Блюхерово хозяйство возобладало: я крутил педали дальше:

— Орлёнок, орлёнок, товарищ крылатый,

Ковыльные степи в огне.

На помощь спешат комсомольцы-орлята

И жизнь возвратится ко мне!

Уже въезжая в тот самый распадок я вдруг совершенно четко и ясно понял, что тормоза в этом чуде шяуляйского велопрома теперь совершенно не работают, и видя перед собой дощатую стену какой-то покосившейся халабуды, крутанул руль в сторону.

— О, курва! — вырвалось из моего рта в тот краткий миг, когда я осознал себя летящим кверху ногами в неизвестном направлении.

Глава 10, в которой кое-чему находится объяснение

Лежа в прошлогодней листве, хвое, мелких щепочках и веточках я разглядывал нечто, напоминающее ошметок маскировочной сети. Больше всего сей предмет напоминал растрепанную метелочку из полосок материи зеленого, серого, черного, коричневого цветов. Она застряла между дверью и косяком, в ржавой дверной петле и довольно сильно походила на простой лесной мусор, сливалась с пейзажем. Для этого, собственно, она и была создана: сливаться с пейзажем.

Кряхтя и матерясь я встал, вытянул из двери эту хреновину и сунул ее в карман. Блюхер не очень-то заботился о какой бы то ни было маскировке своей заимки, достаточно было удаленности от населенных мест и расположения в распадке меж холмов. Хижина, сколоченная из досок-горбылей и накрытая крышей из тех же горбылей и рубероида, стояла в тени высоких сосен и смотрелась весьма органично. Единственным чужеродным элементом казалась ржавая металлическая труба, торчащая из задней стенки халабуды.

Я обошел строение по кругу, примечая штабель с дровами, пенек и чурбачки, которые скорее всего использовались в качестве стола и стульев, о чем свидетельствовали несколько старых консервных банок и бутылка из-под огненной воды. Окна были застеклены: ну надо же! Дверь — закрыта на щеколду. Скорее — защита от зверей, чем от людей. Тут орангутангов не водится, некому щеколды открывать… Хотя, говорят, вороны — жутко умные птицы! Но вряд ли жутко умных птиц мог привлечь кисло-дрожжевой аромат браги с яблочными нотками.

Щеколдой явно пользовались часто: шпунька-ручечка была отполирована многочисленными прикосновениями и не думала ржаветь. Я распахнул дверь, выпуская наружу кислое амбрэ, и впотьмах огляделся. Ну да! Полевая кухня тут была. Большая, немецкая, ротная, трехкотловая! Только какой-то мастер-ломастер переделал ее под нужды дистилляции, во славу Бахуса! Трубки, переходники, краники и черт знает что торчало тут и там из творения тевтонского кулинарного гения. А еще — конструкция эта была лишена колес и обложена кирпичом. Хрена с два ее отсюда можно было утащить! Плохая наводка, не стоит она семидесяти рублей, которые просил Сеня. Совсем не стоит!

Снаружи послышалась возня, суета и какое-то фырканье. Я глянул за дверь и оторопел: огромная серая псина трепала те самые козлиные обсмаленные полтушки! Осознание пришло чуть позже: никакая это была не псина! Это был волк, здоровенный лесной волчище, чтоб его! Рука моя шарила где-то за плечом, в поисках двустволки, но пальцы хватали только воздух: ружье валялось рядом с «Орленком», на ковре из хвои и прошлогодней листвы!

— Э-э-э-э! Ты того! Вали нахрен отсюда! — краем глаза я увидел у самой двери метелку на крепком и длинном березовом древке, ногой сковырнул с нее веник и оказался обладателем деревянного копья.

Почувствовал я себя немного увереннее, но в целом — с первобытным оружием против волка я вряд ли бы выдюжил. А потому принялся орать и колотить своим копьем по стенке хижины:

— Вали отсюда, псина! А-а-а-а!!!

Волк поднял верхнюю губу и сказал:

— Р!

И снова обратил внимание на козлиные полтушки. И что мне было с ним делать? К ружью бежать — стремно, а ну как кинется? Смотреть как он жрет козла — тоже не очень, мы вроде охотиться на волков собрались, а не подкармливать. Тут же, в хибаре, на каких-то деревянных ящиках стояла целая батарея стеклянных бутылок — вот выход! Перехватив доисторическое копье в левую руку, я правой подхватил какую-то склянку поувесистей и с индейским криком швырнул ее в хищника.

Бутылка ляснула о проклятущий «Орленок», разбилась, ударившись об раму, во все стороны прыснули осколки. Какие-то из них, видимо, достигли морды серого хищника и тот вдруг издав что-то вроде скуления, отпрыгнул в сторону.

— Ага-а-а-! — почуяв победу, обрадовался я, и принялся швыряться бутылками дальше.

Ну да, засоряю лес, ужасный я человек. Но деваться некуда! Или он — или я! Наконец, седьмая или восьмая склянка достигла цели, крепко приложив донышком по волчьему черепу. Это для санитара леса было, видимо, слишком, а потому он отступил куда-то за линию сосен.