Натянув брезентовую куртку я сделал несколько умеренно размашистых движений для заминки и замер, прислушиваясь: приближался рев мотора и разухабистые звуки какого-то лихого фолк-рока. Скрипочки там, гуделки, тяжелые гитарные рифы и хриплый голос солиста. На стоянку рядом со спортплощадкой въезжал «Минск-Арсус» — тяжеленный советский чоппер, сверкающий хромом и глянцевой кожей. Байкер в шлеме с серпом и молотом на затылке припарковал мощную машину, заглушил мотор, выключил звук и как заправский кавалерист плавным движением спешился. Худощавый, широкоплечий парень, волосы длинные — из-под шлема видать. Что-то в его походке было неуловимо знакомое, родное…
Когда он снял шлем и я увидел дочерна загорелое, горбоносое лицо с хищными чертами и двухнедельной щетиной, то сделал шаг назад и сел на скамейку, на которой только что жал штангу. Вот нихрена себе так нихрена себе! Определенно — это следовало переварить!
— Листья дубовые падают с ясеня! — сказал он. — Герман Викторович, вот где-где, но тут… Я вас по всему городу ищу-катаюсь, а вы штангу тягаете, в вашем-то возрасте? Хотя что это я… Вы же — Белозор! Чего бы вам и полсотни кэгэ в семьдесят с хвостиком не пожать, а?
— Сорок, — сказал я. — Уже — сорок кэгэ. Стар я стал да немощен.
И снова потер трапецию.
Молодой мужчина как-то неловко всплеснул руками и принялся стягивать с себя мотоциклетные перчатки:
— Что ж это я… Я ж и не представился… Я — специальный корреспондент ТАСС, моя фамилия Баба…
— Да знаю я, как твоя фамилия, — бесцеремонно перебил я его, не дав договорить, и похлопал по скамейке рядом с собой. — Слежу за творческим путем молодого коллеги-земляка, понимаешь ли! Садись, дорогой товарищ, рассказывый, на кой хрен ты в наш колхоз приехал, и на кой хрен, соответственно, мой покой нарушил?
— Ой, ну такой-то и колхоз! Не был бы я сам дубровицким — еще бы поверил в ваше показушно-пренебрежительное отношение. Но я-то знаю, что вы для города сделали. Шутка ли — триста тысяч населения! Вон, какая красота! — он кивнул в сторону Заднепровского района. — И Дворец боевых видов спорта новый! Аэропорт строят, а? Я всё-таки в девяносто первом году родился, а не в две тысячи первом. Кое-что помню, как это всё создавалось и что тут было раньше…
— Помнит он… — на самом деле мне было приятно. — Так чего такая важная шишка как спецкор из самого ТАСС меня разыскивает? Кстати, ты из журналистики вроде уходить собирался, на вольные хлеба. Квизы какие-то, франшиза… Наизобретали слов новомодных, курва, даже с поллитром не разберешься. Так что — не сбежал?
— Однако! — он глянул на меня подозрительно. — Вы что — и вправду за мной следили? Может и свечку над кроватью держали?
— Свечку не держал, но баба твоя — дура. Кинул бы ты ее, пока она тебя со свету не сжила.
— Хм! — молодой спецкор отодвинулся от меня подальше, на несколько сантиметров. — Ну, я знал что вы человек необычный, и говорили о вас всякое, мол будущее предсказываете, но… Я больше верю в то, что у вас друзья в ГРУ и САМ.
— Одно другому не мешает, — усмехнулся я. — Так что там за дело-то?
— Привет от Ахмад-Шаха, — оскалился мой собеседник. — Я пару дней как из Кабула. Панджшерский Лев передавал вам сердечный шалом… То есть — салам, конечно — салам! Велел кланяться. И вот еще — мумиё! Он передал мумиё, оно у меня в кофре, на мотоцикле. Говорит — для суставов полезно.
Мумиё от Масуда. Мило до дрожи! Но тоже — приятно. Сколько мы не виделись? Десять лет? Ахмад-Шах всё еще держит Афганистан в ежовых рукавицах, хотя и передал власть официально Львенку… Нет, не соберусь я к нему, кого я обманываю? Мое место теперь тут — студентам лекции читать, по городу прогуливаться, жене кофе варить, с внучками нянькаться. Хотя чего с ними нянькаться? Они сами кого хочешь занянькают! Красавицы выросли, умницы и вообще — много девок мало не бывает, у меня внучек на целое стрелковое отделение теперь наберется, считая младшенькую! И все — блондинки, что характерно. Вот что Полесье животворящее делает, а?
— Так я вот о чем подумал, Герман Викторович… — он пригладил волосы рукой и полез за пазуху кожанки за планшетом.
Планшет был толковый, горизонтовский. С таким планшетом диктофоны, фотоаппараты и видеокамеры и нахрен не нужны, не планшет, а мечта журналиста!
— И? Не тяни кота за резину, а то мне еще за внучкой на конезавод в Озерщину ехать. За младшенькой.
— Так может я вас отвезу? — и он принялся прятать планшет обратно. — А пока вашу внучку ждать будем, вы мне расскажете о том, как началась ваша дружба с Масудом и я сделаю классный материал — не в ТАСС, а в «Комсомолку», например? Про вас-то они точно опубликуют… А такси уже обратно вызовите?
Я с сомнением посмотрел на чоппер:
— Смерти моей хочешь? Угробить решил старика? На пепелаце этом ехать еще… Придумал чертовщину!
— Обижаете! Домчу в лучшем виде! — оскорбился этот до боли знакомый и самым невероятным образом родной мне парень. — Соглашайтесь!
— В конце концов, какие мои годы? — я, тихо матернувшись, встал и по-гагарински махнул рукой. — Поехали!
Он заторопился к мотоциклу, а я шел за ним и думал, что меня всё-таки разорвало на сотню маленьких медвежат и мир не рухнул. И, как бы безумно это не звучало, я был рад что всё-таки не дал себе упустить уникальную в своем роде возможность подвезти самого себя на мотоцикле!
Почему бы и нет, в конце-то концов⁈
Андрей Федин
Честное пионерское! Часть 1
Глава 1
Фары моей машины осветили испуганное лицо водителя лесовоза. Мужчина увидел меня — крутанул руль. Но неповоротливая громадина не успела свернуть.
Я услышал звон разбитого стекла, скрип железа.
Потом почувствовал боль.
И тут же провалился во тьму.
— Придерживай корпус корабля, Павлик, — сказал папа.
Он спичкой размазывал прозрачный клей по крошечному пластмассовому корабельному орудию. «Средний калибр» занял своё место на палубе — точно там, где определила ему место инструкция. Я видел, что моя помощь папе не нужна: почти готовая пластмассовая модель броненосца «Князь Потёмкин-Таврический» прекрасно стояла на столешнице и без помощи моих рук. Но всё равно чувствовал гордость от того, что «мы с папой клеим корабль вместе». Как и тогда, в воскресенье двадцать третьего сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года — в тот наш «последний» вечер.
Папа приклеил крошечную пушку — громко хмыкнул (так он отмечал установку каждой детали на наш миниатюрный корабль). Потёр друг о друга испачканные подушечки пальцев, стряхнул с них на газету превратившийся в твёрдые крошки клей. Придирчиво посмотрел на броненосец, сравнил его с лежавшей на столе картинкой. В тот день он так и не заметил, что мы перепутали местами орудийные башни. Я увидел эту нашу ошибку только через три года — уже после папиной смерти, когда устанавливал на корабль отвалившиеся во время моего переезда к тётке детали.
Папа взглянул на часы, взъерошил мне волосы.
— Первоклассникам пора спать, — сказал он.
Папа слегка картавил: звук «р» у него получался мягким, будто папа ленился его выговаривать.
Зато мой «р» походил на грозное рычание.
— Рано ещё! — возмутился я.
Скрестил на груди руки — намекнул, что не сдвинусь с места.
— Завтра в школу. Забыл?
— Тебе тоже!
Я нахмурился. Считал: несправедливо, когда взрослые укладывали детей спать, а сами оставались в гостиной смотреть телевизор или читать книгу. Папа усмехнулся.
— И мне тоже, — согласился он. — Я отправлюсь спать, как только наведу на столе порядок.
— … А на Новый год тётя Валя пришлёт нам настоящую голубую ель, — раздавался в темноте незнакомый женский голос (он чуть дрожал, словно женщина плакала). — Такую же, как два года назад. Помнишь, Миша, как тебе понравилась та ёлка? Она простояла у нас до марта. Иголки почти не осыпались! Ты хвастался в школе, что у нас самая лучшая ёлка в городе. Говорил, что под такую ёлку Дед Мороз приносит самые лучшие подарки. Когда ты поправишься, мы с тобой вместе напишем тёте Вале письмо. Обязательно. До зимы ещё далеко. Успеем — не переживай. Главное, чтобы ты выздоровел. А ёлку тётя Валя обязательно нам пришлёт…