— Мандарины, — сказал я. — И лимоны.

— Ох, мать! — испугался Исаков. — А сдюжишь?

— Сдюжишь — не сдюжишь, а причешут — заутюжишь! — невесть из каких глубин памяти — моей или Белозоровской — извлек я приговорку.

— Аха-ха! Ну давай, вынесешь свою передачку, человек будет со свежим номером "Комсомолки" в руках.

Вечером я засел писать текстовку расследования — понятно, что первой его части. Почерк был отвратительный — сказывалась привычка к клавиатуре, да еще и копирка между листами бумаги разборчивости не добавляла. Нужно было оставить один экземпляр себе — для Ваксберга, должен же я буду произвести правильное первое впечатление на главреда, а второй — передать с курьером в Москву, там ее вроде как обещали сунуть в камеру хранения на Белорусском вокзале. Скорее всего, Исаков маякнет Волкову, и тот сразу сунет туда свои загребущие лапы, ну да и черт с ним... Захочет поторопиться — потеряет даже не половину — две трети цепочки! Всех деталей ведь у меня пока нет, но общая канва намечалась впечатляющая...

Я писал в своей комнате, под аккомпанемент сопения соседа над книгой. Он мне не мешал, я ему тоже... В дверь тихонько постучали:

— Гера, ты тут? — это была Таисия. — К вам можно? Или выходи ко мне?

— Эх, как жаль что я не Гера! — усмехнулся дед.

— А что? Вы тоже мужчина видный, очень даже! — вернула улыбку Тася. — Но я именно этого охламона люблю!

— Ну-ну! Эх, молодежь! — соседу явно понравилась смелость девушки.

Мы вышли в коридор:

— Слушай, мы с девочками наверное полетим самолетом в Мурманск. Из Сочи. Маме действительно грустно, просит внучек к ней привезти... Я думаю — почему нет, ну пропустят садик пару недель, зато с бабушкой пообщаются. Я потом их заберу, или мама сама прилетит к нам — в Минск. А ты — в Москву сразу?

— В Москву. Семинар, то, сё... А детям как — из субтропиков в Арктику? Акклиматизация там, не знаю...

— Ох уж это твое то-сё! — ткнула она меня пальчиком в грудь. — А за детей не беспокойся, это такие подруги — закаленные! И знаешь что? Я к тебе прилечу через пару дней, погуляем там, переночую — а потом на поезде уже в Минск поеду. Всё равно еще почти неделя отпуска!

— Ого! — удивился я. — Ну идея — огонь, если честно! Я телеграмму дам или позвоню, где остановился, ага?

— Ага!

Но, учитывая все вводные, где-то в районе солнечного сплетения появилось тревожное чувство: может не надо ей в Москву сейчас?

Глава 9, в которой на ум приходят слова классика

Ехать в поезде без девочек — это было... Привычно! Почему не самолетом? Потому что на вокзале в Туапсе ждал человек с "Комсомольской правдой" в руках, чтобы забрать передачку для инквизиции — то есть, для Службы Активных Мероприятий, конечно. А ехать из Анакопии в Туапсе, чтобы оттуда возвращаться в аэропорт Сочи... Всё одно — день терять. Лучше уж в поезде чаю попить и книжечку почитать — благо, купил томик Александра Грина в букинистическом, еще в Анакопии!

Человек оказался молодым подтянутым милиционером, и номер "Комсомолки" у него был свежим. Он козырнул, принял у меня из рук коробку с кассетами от диктофона и моими записками сумасшедшего, а потом вдруг наклонился слегка, и негромко сказал:

— Товарищ Белозор?

— Да-да?

— Спасибо вам за пацанов. У меня два одноклассника вернулись из Афгана, после ваших... Ну, этих... Когда вы на руку смотрите...

— А... — я, честно говоря, растерялся. — Хорошо, что вернулись. Пусть все вернутся живыми! Газеткой не поделитесь?

— А вы не читали? Держите, конечно! Там про переговоры в Кабуле... Может, кончится война — и у нас жизнь меняться начнет!

Переговоры в Кабуле? Однако! Задумавшись о глобальном, я рассеянно попрощался с милиционером, совершенно упустив тот момент, что этот старший лейтенант — гладко выбритый, в отутюженной форме — говорил со мной о переменах как о чем-то само собой разумеющемся, уже решенном! Вообще, если задуматься — об этом говорили все.

Даже старики на Анакопийской набережной, пациенты санатория во время процедур и работники столовой на раздаче:

— Машеров это голова! — тряс бородой один.

— Я б Романову палец в рот не положил! — качал головой второй.

— Выведут ли войска из Афганистана? — задавался вопросом третий.

— Посадят ли Алиева? — обсуждали поварихи.

— Удержится ли Рашидов? — трепались шахматисты на лавочке под деревом.

Как будто у людей прорвало клапан, и стало можно то, что давно было нельзя: например, обсуждать высокую и местную власть вслух. Конечно, свои рассуждения и диванные прогнозы они выстраивали, основываясь на имеющихся источниках информации — то есть официальных газетах, радио, телевидении. Других-то не было!

Как у классика: "Если вы заботитесь о своём пищеварении — мой добрый совет: не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет. — Гм… Да ведь других нет!.."

Вот и читали. И говорили — о медицине меньше, о большевизме — больше. И на пищеварение не жаловались... Возможно — усилиями одного адепта гонзо-журналистики советские газеты перестали вызывать пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит и угнетенное состояние духа? Ну, не все, конечно — "Правда" оставалось "Правдой", например. Но вот незабвенный "Маяк" или та же "Комсомолка" — они задавали новый тон...

И тем более влиятельными становились фигуры журналистов, которые не боялись светить свою физиономию и ставить настоящую фамилию под материалами. И не стеснялись высказывать своё мнение — пусть и причесанное в некотором, хотя бы примерном соответствии с генеральной линией... Нет, полесский доморощенный спецкор-оппортунист был не единственным в этом плане. И в Белорусской ССР после перевода газет на хозрасчет, и в других республиках Союза появились свои акулы пера, которые пытались поднимать острые темы, асфальтоукладчиком проходясь по местным "боярам". Конечно — после отмашки сверху. Но и это было уже великолепно!

На самом деле я думал о всяком-разном, вокруг прессы и ее влияния на развитие общества, и делал пометки — нужно же было что-то говорить юным журналистам на семинаре? Вот об этом и порассуждаем — о роли личности в журналистике. Черчилль, например, тоже был корреспондентом в свое время. И Муссолини... Не художниками, как говорится, едиными!

Я сидел в купе, пил чай с лимоном из граненого стакана в подстаканнике, смотрел на фотографию Машерова и Масуда в центре Кабула, которые пожимают друг другу руки — на первой полосе "Комсомолки", и на моей роже расцветала дурацкая улыбка: всё-таки они встретились!

Поезд стучал колесами, отмеряя километры на север, и с каждым часом становилось всё холоднее — мягкий климат Восточного Причерноморья сменился сначала промозглыми степными ветрами , а потом — холодными лесистыми просторами Среднерусской возвышенности. Москва была всё ближе.

Меня приняли как раз в тот момент, когда я по своей привычке стоял и рассматривал главный фасад Казанского вокзала. Этот шедевр модерновой индустриальной архитектуры, выстроенный аж в девятнадцатом веке по проекту Алексея Щусева уже претерпел некие изменения — годы эдак в пятидесятые здесь достроили зал пригородного сообщения. Но в целом — внешний вид Казанского очень отдаленно напоминал привычный москвичам и гостям столицы экстерьер площади трёх вокзалов... Масштабные работы тут будут развернуты еще нескоро — лет через семь...

Темнело, любоваться вокзалом мне оставалось недолго, и я решился пройти вдоль фасада, но увы!Меня ждало настоящее досадное недоразумение, если выражаться цензурно: воспользовавшись архитектурным трансом, ко мне подкрались и крепко ухватили за руки какие-то коренастые плотные мужчинки в одинаковых цивильных куртках.

— Секундочку! — сказал я и выдернул свои предплечья из их цепких лап. — Например, можно представиться, а то ведь я и драться с вами начну!