Наконец, ворота скрипнули. Послышались мужские голоса, в воздухе запахло махоркой, замелькали лучи налобных электрических фонарей.

— Здесь, недалеко от того генерала, — зычный голос принадлежал Большакову. — Филя, ты цветочки в сторону клади, потом как обычно — всё на места.

— Наш Филя — золото, — гыгыкнул кто-то.

— Фальшивое, — вторили ему.

— Кончайте зубоскалить, за работу!

Те самые рабочие, которые пролюбили табличку с фамилией Борисова, взялись за лопаты и принялись споро откидывать землю. Спустя секунду к ним на помощь пришел тот самый Филя и еще один сутулый мужчина. Сам Большаков лопату в руки не брал, следил за процессом.

— Вы веревки-то не вынимали?

— Как можно, начальник? — оскорбились землекопы. — Не первый раз же!

Я уже знал, что они задумали, но все равно видеть и слышать это собственными глазами было дико.

— А у генерала того полон рот золотых зубов был! — сказал кто-то, вторя моим мыслям. — Знатно мы потом покутили, а?

— Кто-то кутил, а кто-то на машину копит, — буркнул Филя.

— А то тебе не хватает? — удивился Большаков. — Нормально же сработали с начала весны!

— Так я «Волгу» хочу. Поспособствуешь, начальник? Очередь до меня когда дойдет…

— Посмотрим. Копай давай!

Наконец послышался глухой стук — лопаты нащупали крышку гроба.

— Веревки, веревки где? Давай их сюда!

— И-и-и-раз… Па-а-ашел, родимый.

Они вытащили гроб наружу, ломиком-фомкой выдернули гвозди и откинули крышку в сторону.

— И награды на груди! Во дают! На кой черт ему награды в гробу?

— А шо награды? Ты гля — часики. Командирские! А ботиночки? Нормальные ботиночки!

Мрази, а не люди. Мародеры оставили покойного в одном нижнем белье, остальное уложили в сумку, а потом я услышал голос Большакова:

— Подсвети… О-о-о-о! Давай пассатижи.

Меня чуть не стошнило, честное слово! Я спрятался за трубу и старался дышать глубоко и тихо, слушая, как они забивают крышку гроба обратно, опускают его в могилу и засыпают землей.

— Филя, — сказал один из рабочих. — Твой выход!

— А до этого я, стало быть, в сторонке сидел? — возмутился Филя.

— Давай, не выкобенивайся! — рявкнул Большаков, послышался шорох венков и звуки суеты.

— Во! Как и было, гляньте.

— Ну, плюс-минус. Куда-а-а вы собрались, работнички? А две могилки кто на завтра готовить будет?

— Ну Степаныч, ну еж твою…

— Я те дам! Только скажи по-матери, я тебе все зубы выбью, понял? Вы трое — лопаты в руки, Филя — бегом за клеенкой в контору, и ведра прихвати!

— Опять я таскать воду буду? У меня грыжа!

— Да мне похер, — откликнулся Большаков. — Иди воруй, если у тебя грыжа. Или дедушек в карты обдуривай… Чем ты там занимался-то?

— Кукольник я! — обиделся Филя.

— Говнюкольник. По-русски скажи!

— Фальшивомонетчик.

— Ну вот. Ну и иди за клеенкой, кукольник, — невпопад закончил Большаков.

Кажется, я всё-таки задремал, прислонившись к трубе, несмотря на холод и ветер — они как раз закапывали могилу. А когда проснулся — уже было поздно:

— Руки вверх! — произнес молодой голос и в лицо мне ударил яркий свет фонаря, — Милиция!

Глава 15,

в которой остается не зарекаться только от сумы

Лязгнула железная дверь за моей спиной, захлопнувшись. Я медленно втянул в себя спертый воздух, пованивающий испражнениями, и прищурился, чтобы привыкнуть к бьющему прямо в глаза свету лампочки без абажура, которая висела на проводах под потолком.

Понятия не имею, как это называется. Изолятор временного содержания? Камера предварительного заключения? Никогда в жизни не бывал в таких местах, Бог миловал. В общем — комната со стенами, до половины высоты окрашенными зеленой краской, несколько двухэтажных кроватей — нары, кажется? И классическая параша в виде дырки в полу. В глубине помещения — несколько мужчин. Четверо спали на верхних полках, трое сидели за длинным столом.

— Доброго утра, — сказал я.

— И тебе, — сказал один из них, коротко стриженый и небритый старик в тельняшке, — Ты надолго?

— Да вроде нет, — поулыбался я вместе с ним, — Как разберутся, наверное, выпустят. Но я здесь впервые, понятия не имею, как это работает.

И никаких тебе «вечер в хату» и всего такого прочего. Обычные мужики.

— Вот, тут можешь кости свои кинуть. В восемь утра основа ментовская подтянется — там будут уже вызывать и решать, что с кем делать, — сказал всё тот же седой, указав на место за столом. — Меня Виктор Иванович зовут.

— А меня Герман Викторович, Гера.

— Ну, будем знакомы, Гера.

Я сел на лавку, чуть ближе к двери, чем все остальные, оперся локтями на стол, уронил лицо на ладони и так и просидел долгое время. Подумать было о чем: например об образе жизни и режиме дня. Вырубиться у трубы на крыше? Это до такой степени я задолбал сие бренное тело, что даже двужильный белозоровский организм выдал такой фортель! Нужен был отдых, однозначно…

И никто меня не трогал, не пытался «прописать», чего-то выпытать и в принципе — наладить контакт. Всем было просто плевать. Я так понял, что тут находились те, кого задержали вечером или ночью, а допрос — или как оно там называется — провести не успели, или просто забили болт и отложили это дело на утро. На нарах спали явные пьяницы, разило от них конкретно. Странно, почему их не отправили в вытрезвитель? Из тех, кто сидел за столом, двоих задержали у здания райкома партии — они там морды друг другу били из-за какой-то роковой женщины, но теперь уже помирились и надеялись, что их отпустят. А Виктор Иванович особенно не распространялся о причине своего попадания в казенный дом, просто — взял на себя обязанность встречать новоприбывших. До восьми утра охрана затолкала к нам еще двоих — тоже в подпитии.

Пил народ в Дубровице мощно. Никак не меньше, чем сорок лет спустя. И большая часть преступлений и правонарушений совершалась именно под воздействием алкоголя. Эти, например, саженцы в скверике поломали. Варвары. Охота было саженцы в шесть утра ломать?

Усталость взяла свое — голова стала слишком тяжелой, и постепенно опустилась на стол, веки потяжелели… Лязг двери ворвался в сон неожиданно: охрана по очереди стала вызывать моих сокамерников. До меня черед дошел нескоро, я успел умыть лицо под краном и вообще — привести себя в порядок настолько, насколько это было возможно. Спать на столе — дурная привычка. Даже страшно подумать, где я проснусь в следующий раз…

— Белозор! — раздался строгий голос, — На выход!

— Белозор? — а вот этот тембр был мне уже знакомым, — Какого хрена он тут делает? Давай его сразу ко мне в кабинет!

— Но…

— Сержант, ты понял меня? Ко мне в кабинет!

— Да, тащ капитан!

А я вроде как слышал, что милиция не очень-то любит друг друга по званиям величать… Может, это у них такой способ самоутвердиться? Так или иначе, сержант с невыспавшимися глазами повел меня по коридорам и переходам РОВД, и мы остановились перед деревянной лакированной дверью без таблички.

— Давай, заходи, полуночник! Считай, повезло…

Я шагнул внутрь и сказал:

— Доброго утра.

— Доброго? — капитан Соломин поднялся из-за стола, заваленного документами, мне навстречу, — Проснулся, стало быть, в каталажке и говорит — доброе утро? Вы неисправимый оптимист, товарищ Белозор.

— Скорее, наоборот, — мялся у входа я. — Пессимист. Когда не ожидаешь от жизни слишком многого — даже возможность спокойно посидеть и подремать может показаться добрым знаком.

— А-а-а-а…. - понимающе протянул капитан, — Садись вот на стул. Я воды закипячу, у меня чай есть — грузинский. Будешь?

— Буду.

Капитан воткнул в розетку вилку от большого кипятильника, покрытого известковым налетом. Чайник с помятым носиком начал шуметь сразу же, как только металлическая спираль прибора, сунутого в его полное воды нутро, покрылась пузырьками.