— Вот теперь тебя хвалю я, вот теперь тебя люблю я! — пропел я на манер Мойдодыра.

Это действительно было хорошей новостью. Тимох болтать не станет, парень с понятием. Может, и выкручусь еще.

Со склада прикатили свежую бочку пива — деревянную, с металлическими ободами- и народ, которого стало заметно больше, тут же кинулся к прилавку.

— Это чего они? — удивился я.

— Как это — чего? В новой бочке пиво разбавить еще не успели! Так что — еще по одной?

Я чуть было не согласился. Но вдруг случилось нечто непредвиденное: послышался знакомый энергичный говорок Юрия Анатольича! Глянув в сторону большого, чуть ли не во всю стену, окна я, как говорят белорусы, «чуць не страциу прытомнасць» — короче, приобрел бледный вид и легкое головокружение. Анатольич вел в «Белый Аист» шефа! Вот ведь проходимцы старые!

— … новую бочку должны прикатить! — как раз вещал бывший прапор.

Прапоров бывших не бывает. Иначе — откуда такая чуйка на это дело? Ну какого черта им не пойти в ту же «Волну», или «Полесье»? Да даже в «Юбилейном» рядом с редакцией можно было пивка бахнуть! Не-ет, новая бочка — значит надо в «Белый Аист»!

— Пора мне, Тима! Всего доброго, свидимся! — поручкался я с удивленным Сапуном и стремительным домкратом рванул в сторону туалета, подхватив сумку с деталями.

Это был мой единственный шанс. Что дозволено Юпитеру, как известно, нас парить не должно, а вот застав в злачном месте меня, товарищ Рубан мог вполне закономерно задаться вопросом: не попутал ли берега товарищ Белозор?

На первый взгляд — ответ очевиден. Но если копнуть глубже, то сейчас уже было три часа дня, и, прежде чем идти на рандеву с Федосом, я полдня бродил вдоль ж/д путей с бригадой обходчиков и беседовал с ними на предмет улучшения условия труда и быта на нашей, дубровицкой дистанции пути. Ну, и в целом — о надеждах и чаяних молодого поколения железнодорожников — бригада-то была сплошь комсомольская! Так что беляши с жареным горохом и пиво засчитывались у меня вместо обеда. Личные дела и работу я не мешал — это правило такое. Сначала дело, необходимое для физического выживания тушки реципиента, а потом уже — великие планы и глобальные свершения. Но поди расскажи это быстро закипающему начальству? Даже если я покажу Сергею Игоревичу исчерканный заметками блокнот — ни разу не поможет. Буду четвертован, выпотрошен и оставлен на съедение привокзальным собакам.

Скрывшись в туалете, я пропустил шефа и водителя мимо, подглядывая за ними сквозь крохотную щелочку. Улучив момент, шмыгнул к входной двери, и успел заметить заговорщицкий и одобрительный взгляд Анатольича. Этот жук мне даже подмигнул и принялся тыкать пальцем в какие-то закуски на витрине, отвлекая внимание шефа.

Когда главный редактор, потяжелевший и довольно благодушный, заявился в редакцию, я уже заканчивал неплохую статью с уродским заголовком. «Молодо, но не зелено: комсомольская смена железнодорожников». Счет материалам с кретинскими названиями здесь, в этом времени, можно было считать открытым. Там, в двадцать первом веке, их у меня насобиралось таких публикаций добрых три десятка, и лидерство держала заметка про обновление городского автобусного автопарка: «Новый ПАЗ радует глаз!» Дичь-то какая, а?

Глава 13,

в которой удочки снова забрасываются

— Образовалась пробка из материалов, коллеги, — сказала Арина Петровна на внеочередной планерке. — Старайтесь писать короче, сами знаете — газета не резиновая. А нам еще перепечатка из Советской Белоруссии светит… В общем: короче, ёмче, лаконичнее. Ставить материалы некуда.

Элита редакции — желтая кость, журналюги — грустно покивали. Остальным в общем-то было наплевать. Если бы эта фраза прозвучала в двадцать первом веке — я просто включил бы кинцо на компе и провел бы день с чашкой кофе за монитором. Или — набросал бы очередную курсовую-дипломную работу богатеньким бездельникам-заочникам, или набрал пару текстов для копирайтинговой биржи. В общем — было бы чем заняться. А тут… Всё-таки жизнь человека постиндустриального общества гораздо более насыщена событиями и информацией, чем то, в чем я существую нынче. Можно было почитать книжечку, полистать газеты, послушать радио, потрепаться со Шкловским и Стариковым, но — под ложечкой тянуло, вся моя натура требовала действия!

Достучав на «Ундервуде» пару ответов на обращения граждан, решил сходить на спасательную станцию к водолазам, и узнать, какими возможностями они обладают, и можно ли их использовать во благо родной Дубровицы, всей страны Советов и отдельного взятого Геры Белозора. Идея с мореным дубом не давала мне покоя, а на следующей неделе светил визит на ПДО, к Волкову — и к этой встрече я должен был подойти во всеоружии. А под марку похода на Днепр можно было еще и посетить ателье — благо, аванс недавно дали, еще и премию неплохую начислили, в будущее можно было смотреть с оптимизмом. А когда пришел гонорар из милицейской «На страже» — я и вовсе не удержался от хулиганского присвиста: в республиканских газетах цена за строчку была не чета нашей!

Только вышел на крыльцо — хлынул ливень. Май заканчивался, и, наверное, рыдал именно поэтому. Мокнуть под дождем? Ну, нет! Пришлось возвращаться в кабинет. Редакция как будто вымерла: шеф укатил в райком с Анатольевичем, Стариков со Шкловским — на село, в поисках героев-хлеборобов. Старшее поколение пряталось по кабинетам, а девчата… Их щебетание эхом разносилось по коридору.

Мой кабинет что в той, что в этой жизни располагался, как заповедали великие мудрецы древности, подальше от начальства, поближе к кухне. То есть — к источнику щебетания.

— …и не заходит даже, и цветов больше не носит, мне сама Машенька Май сказала. Нашел себе какую-то северянку с двумя детьми, из мажорных! Говорят — красотка!

— На «Сетке» их вместе видели, так Гера с ней только и танцевал, а потом, говорят, подрался с кем-то! Помните, когда он со ссадиной на скуле пришел? Вот из-за нее дрался. Мне Рита сказала — эта северянка его целовала прямо взасос, у всех на виду, фу!

— Ну так уж и «фу»? Можно подумать, ты своего Николашу не целовала! — это уж точно была Фая.

— Ну не на виду же у всех! И вообще — мы с Никитиным расстались. Он не хочет поступать в институт, а зачем мне водитель бензовоза?

— Ну ты меркантильная, Алёнка! Зато глаза голубые, и мускулы… И высокий!

— У Белозора — карие глаза, тоже ничего, — сказала Арина Петровна. — И повыше Николаши.

— А что тебе Белозор? — удивилась Фая. — У тебя же Гришка!

— Гришка на Севере… — грустно сказала ответственный секретарь. — А что, правда у той женщины двое детей? Она что — разведенка? Или Гера крутит с замужней?

Я громко затопал ботинками и ругнулся — мол, проклятый дождь. А потом зашел на кухню. Картина маслом: три девицы под окном пили кофе с коньяком! Симпатичные дамы, что тут скажешь? В Беларуси вообще мало несимпатичных, будь они хоть польки, хоть латышки, хоть еврейки. Про полесских русалок и говорить нечего… Но с Тасей им не тягаться. Дело ведь не только во внешних данных, верно?

— Приятного аппетита, дамы! Какие новости? Есть ли жизнь на Марсе?

Дамы смотрели на меня как на идиота.

— Какой Марс, Гера?

— А-а-а-а, никакой… Не одолжите пару ложек кофе?

Вот потому они рядом с Таисией и не пляшут. С ней бы мы после захода о Марсе тут же начали обсуждать каналы, ледяные шапки, ракетостроение, «Аэлиту», «Принцессу Марса» и «Войну Миров», Гагарина, Титова, Климука и Ковалёнка. А с этих что взять? Разве что — кофе…

Я варил кофе, дамочки обсуждали какой-то индийский фильм, который шел в кино, модные прически и совсем чужих мужиков, до которых мне дела не было.

— Белозор! — вдруг сказала Езерская. — Последний звонок на носу, сделаешь опрос с десятиклассниками? Про надежды и мечты на светлое завтра?

— Так места же нет?

— На опрос — найдем, главное, ты ребят и девчат посимпатичнее найди. Четыре-пять человек, ладно?