— Да вы меня тоже неслабо отделали! Не были бы пьяные — лежать бы мне на тротуарчике. Пьянству — бой, пьянству — гёрл!

— Хо-хо!

В это время объявили отбытие дизеля и прибытие пассажирского. Московский поезд пах не колбасой, а так, как и положено поезду: раскаленным металлом, дымом и сортирами. Федос — толстенький, потный, с кучей сумок, выкатился колобком из вагона СВ и, пыхтя, поскакал прямо через пути к стоянке, где дежурили таксисты.

Те мигом его обступили. Явно — тоже имели свой интерес. Милиционер на крыльце вокзала взирал на эту суету без всякого интереса, сбив фуражку с макушки на лоб, пожевывая травинку и щурясь на солнце. Мы не спеша, ожидая пока таксисты отстанут от челнока (или как это сейчас называется?), двигались по дорожке к стоянке.

Колбасой всё-таки запахло. Сервелатом, докторской и чем-то еще, малознакомым. Звякнули бутылки дорогого алкоголя, зашуршали обертки…

— Салют, Сапун! Держи, — Федос сунул ему какой-то небольшой сверток, взял деньги и отвернулся.

Пришлось покашлять, чтобы привлечь его внимание.

— А ты что за… А-а-а, Белозор? Намаялся я с твоим заказом. Восемьсот рублей с тебя за всё.

—..ять, — сказал я, и полез за деньгами. — Эксплуататор!

Челнок только широко улыбнулся, демонстрируя золотую фиксу. С Федосом спорить было бессмысленно. Не отдаст товар — и всё. Потом найдет кому загнать барахло, за ним не заржавеет. Так что накопленные матерью Белозора деньги улетали в трубу. Заначку Геры я пока не нашел. Но, зная Викторовича, он ее точно спрятал в книгах. Придется перетряхнуть этажерку — и все полки… А эти деньги лежали в простом бумажном конверте в верхнем ящике стола, запертом на мебельный ключ. Девятьсот двадцать рублей, два царских червонца и серебряная цепочка — все сбережения. Сберкнижку Федоровна не заводила, поскольку государству доверяла не очень — старая школа!

Пересчитав десятирублевки, челнок сунул мне в руки одну из сумок — тяжеленную — и хлопнул по плечу самого толстого таксиста:

— Поехали, Гриша, в «Волну», — это ресторан такой, на берегу Днепра, самый шикарный в городе.

«Волга» с шашечками увезла челнока кутить, а мы с Тимохом двинули в сторону «Белого Аиста» — то ли кулинарии, то ли закусочной на другой стороне привокзальной площади.

Над потолком вяло вертелся вентилятор с тремя лопастями, на которые пытались усесться крупные зеленые мухи. Одной это удалось, и она довольно потирала лапками, поглядывая на своих менее удачливых товарок фасеточными глазками и наворачивая круги — один за другим.

Столики тут были высокими, рассчитанными на распитие пива и употребление местных деликатесов исключительно стоя. На каждом столике имелся пластмассовый стакан с салфетками, частью уже скомканными и запихнутыми обратно, и керамическая солонка с крошками от яиц, каплями томатного сока и крупной солью. Рядышком располагались пепельницы: курить тут было можно.

В углу какой-то крупнотелый дед пытался отломать голову таранке, состроив зверскую рожу и выпуская огромные клубы дыма из самокрутки. Недалеко от входа компания работяг цедила пиво из стеклянных бокалов и жевала котлеты в тесте, одновременно ковыряясь в жареной мойве.

Сапун решительно двинул к прилавку:

— Два «Дубровицких» и таранку, вон ту, со спинкой пожирнее. Гера, будешь таранку?

— Не-е-е, я есть хочу. Два беляша и что это у вас? Жареный горох? О-о-о-о, дайте.

Про жареный горох мне еще батя рассказывал. Не Герин — мой. Вместе с поллитром пива бонусом шла камса — мелкая, соленая, из бочки. Были те, кто предпочитал другую закусь — но камса была халявной, а потому мало кто отказывался. Сапун взял себе горсть рыбешек, прямо на бумаге, несмотря на то, что имел виды на таранку. А я не стал — будут потом пальцы рыбой вонять до второго пришествия!

Устроившись за одним из столиков, мы звякнули краешками бокалов друг о друга и присосались к пиву. Господи ты Боже мой, я скучал по этому вкусу! Мне как раз исполнилось восемнадцать, когда Дубровицкий пивоваренный завод выкупил «Хайнекен», обещая золотые горы и небывалый рост качества. «Дубровицкое» и «Днепровское» и без того пользовались в народе доброй славой, а у дубровчан и вовсе считалось дурным тоном и отсутствием всякого соображения — пить привозную жижу из алюминиевых банок и пластиковых «торпед», когда наш, местный пенный напиток — лучший в мире! Стоит ли говорить о том, что завод наш «Хайнекен» прикрыл, и «Дубровицкое» стали разливать в Бобруйске, из одной бочки с сомнительным «Бобровым». Приватизацию потом взяли под цепкий контроль, но завод заново так и не открылся. Так что попить настоящего дубровицкого пива мне удалось всего раз пять — и вот теперь, в прошлом, можно было наверстать упущенное.

— Гера, — Тимох вопросительно посмотрел на меня. — Ты же нашел бункер? Ты же говорил, что дело верное, нужно только карты посмотреть. Говорил — съездишь в Москву, подгонишь схему с немецкими укреплениями у Гончаровки. Дальше мы уж сами… А теперь — стал сливаться! А меня уже спрашивают о том, о сём…

Ай да Гера, ай да сукин сын! Сам-то Белозор черным копательством не промышлял, червь архивный, а вот шпане местной информацию, добытую путем перелопачивания картонных папок и желтых страниц — сливал. Я знал, о чем идет речь — у Гончаровки был бой за брод через реку Брагинка, крохотный эпизод грандиозной Битвы за Днепр. И читал я об этом как раз из статей Германа, чтоб его, Викторовича! Небось со свойственной ему осторожностью он не зарился на места крупных сражений — тот же Лоев или Комарин, а разыскивал сведения о затерянных деревушках и урочищах, ставших местами схваток. А потом шел по цепочке, выясняя уровень укрепленности, воинские части, которые там стояли и другое, всякое-разное, сулящее немалые материальные ценности. Уверен — за эсэсовский кинжал или казацкую шашку и сейчас коллекционеры готовы отдать дикие деньги. А ведь были и вещи самые обычные: радио, патефоны, телефонные аппараты, бинокли, фляжки — что угодно! Если не зацикливаться на огнестрельном оружии — можно было развернуться неплохо и довольно безопасно. А что касается мин и снарядов, так ребятосики — народ безбашенный. Пока товарищу ногу не оторвет — ничегошеньки не осознают… К тому же Тимох наверняка имел выход на людей посерьезнее.

— Знаешь, что у меня в сумке? — злодейски улыбнулся я.

— Что-то тяжеленное! — подался вперед Сапун.

— Детали для металлоискателя, Тима.

— …ный в рот! — восхитился Тимоха. — Гера, это ж… Это ж мы ж теперь же… Ого-го! И эти, смычковские, нам теперь не конкуренция. А! О! Гера! Это что, получается, ты их с тем полканом…..ный в рот!

На него было смотреть и смешно, и грустно. А я подумал, что мне охренительно повезло. В голове этого молодого лиходея всё сложилось: я теперь был божеством, а он — передо мной со всех сторон виноватым. А что еще он мог подумать? Смычковские браконьеры, оказывается, тоже грешили копательством — но как раз занимались в основном огнестрелом. Отсюда и схрон с «Максимом» и прочим смертоубийственным добром. Куда они гнали товар — понятия не имею, но на такие штуки желающих всегда найдется вагон и маленькая тележка. А я при помощи милиции от них избавился — всерьез и надолго. И у Сапуна теперь были развязаны руки! А еще металлоискатель — это ведь совсем другой уровень!

Ишь, какой я молодец весь получаюсь самым неожиданным образом, аж страшно!

— Тихо мне тут! — шикнул я. — Чтоб и не рыпались даже, придержи своих архаровцев. В поле — ни ногой! Ясно?

Оставалось понять, как мне из этого всего выпутаться и не присесть всерьез и надолго. Потому — лучшим выходом было пока тормозить его энтузиазм. Чем дольше — тем лучше.

— Да я ж не дурак, понимаю. Терпение нужно!

— А ребятосики твои? Они в курсе сути дела?

— Не-е-е-е! Туебни они, думают, ты мне за карточный долг торчал. Как и договаривались — подгоны твои только я знаю! Хе-хе, прикинь, действительно считают, что приди в лес, найди, где старые окопы, ткни лопатой — и ка-а-ак попрет! Ёлупни настоящие, смекаешь?