А Привалов уже пожимал мне руку, позируя для Старикова. Лапищей своей он сдавил мою ладонь и просипел:
— Я же просил без самодеятельности, Белозор! Ну какого ж хрена? — а в полный голос сказал: — Огромное человеческое спасибо, уверен, что сотрудничество советской милиции с прессой в целом и Дубровицкого РОВД с газетой «Маяк» в частности будет и дальше таким же плодотворным! Спасибо, товарищ Белозор!
Все зааплодировали, я — не очень. Кисть руки болела после рукопожатия полковника. Он, видимо, на самом деле был в ярости. Не знаю уж, из-за чего именно, но скорее всего — его накрутили из-за истории с кладом и Гохраном, или всё еще не решился вопрос с кладбищенским делом… А может — еще что-то, мне неведомое. Гадать было сложно, дерьма на вентилятор я набросил столько, что разгребать предстоит не один месяц.
В общем — мероприятие скомкали, а когда все начали расходиться, шеф буркнул:
— Гера! Останьтесь…
Я остался.
— Вы особенно не отрывайтесь от реальности. Ваши выбрики — это ваше дело, но работа страдать не должна. Или вы намереваетесь теперь проживать свои двадцать пять процентов и жить бездельником и тунеядцем?
— Ни в коей мере! Готов к труду и обороне! — вытянулся в струнку я.
— Уволить бы тебя к черту, Гера, за всю ту ересь, что ты в последний месяц чудишь, но жаль такого полезного сотрудника терять… В общем — бери машину, бери Анатольича — и едешь на очистные сооружения к Драпезе. Там у них новые фильтры ставят, вот и напишешь…
Да уж. Кстати, о дерьме и вентиляторах.
Оказалось, Привалов взбеленился из-за активности Волкова. Полковник глупым человеком не был, сложил два и два — поговорил с Гахрамановым и Василием Николаевичем и понял, что из дела с мореным дубом торчат мои уши. А для него как начальника РОВД масштабные водолазные работы на дне излучины Днепра привели к прискорбным последствиям: появлению нескольких «висяков» — с тех самых корчей сняли полдюжины трудноопознаваемых трупов. Вот оно что!
А на клад ему было плевать. Это Гохран разбирается, а не милиция, а Гохран к Министерству финансов относится. Забрали и забрали, выплатили и выплатили. В общем — всё было не так страшно. Разве что лучше мне было пока не отсвечивать и поумерить активность — но на это рассчитывать не приходилось. Материал про кладбище всё еще лежал под сукном у шефа и, судя по товарищам, которые захаживали в его кабинет — ждал своего часа. Товарищи были непростые — например, первый секретарь райкома комсомола Соколовский, который, говорят, метил на место Сазанца. По крайней мере, какие-то подвязки у него в Гомеле имелись, чуть ли не на уровне обкома партии — это с одной стороны. А с другой стороны — говаривали, что и сам главред «Маяка» тоже подумывал о продолжении партийной карьеры и мечтал вернуться в райком на правах второго, а то и первого секретаря… Захаживали и Волков с Исаковым, и Драпеза — с ним у шефа были давние «вась-вась».
Сложно было сказать, станет ли жить в Дубровице лучше при молодом и ушлом Соколовском или матером и видавшем виды Рубане. И уж точно я не собирался становиться пешкой в игре партократов. И статья моя про кладбище была написана вовсе не для этого… Так что от подобных интриг меня брала грусть. А вот от того, что в районе началось шевеление благодаря моим «вбросам» — я радовался от от души.
На Гидролизный зачастили межведомственные комиссии из Минпрома и Минжилкомхоза, Сашу и Сережу вроде как подвинули вверх по служебной лестнице, Дубровицкий райжилкомхоз и Теплосеть официально заявили, что совершенно не против закупить модернизированные котлоагрегаты для того, чтобы использовать лигнин в качестве топлива. В долгосрочной перспективе это позволяло здорово сэкономить.
Исакова внезапно назначили заместителем генерального директора Нефтегазодобывающего предприятия «Дубровицанефть». Ну да — пока не первый зам, а, скажем так, отраслевой, курирующий вопросы транспорта, логистики и социальных объектов — но лиха беда начало!
Да и Волков не остановился на одной только разведке днепровского дна. На городской набережной уже вовсю рычали моторами трактора, вытягивая на свет Божий залежи ценной древесины. И к нему в гости тоже явились важные товарищи — из Минлеспрома.
О Дубровице заговорили на самом высоком уровне, и один попаданец по этому поводу даже позволил себе купить бутылку десертного вина, коробку конфет и дефицитный сервелат, чтобы отпраздновать такие зримые подвижки в правильном направлении. Да и компания намечалась самая приятная — одна очень-очень красивенькая северяночка…
Портил настроение только моросящий дождик. Такая мерзкая водяная взвесь в воздухе, когда вроде и зонтик особенного смысла раскрывать нет, и при этом сырость пробирает до костей. Я пожалел, что не был в костюме: пиджак и шляпа давали хотя бы мнимую защиту от влаги.
Под ногами хлюпала родная слободская грязь, собаки попрятались в свои конуры и не лаяли, только сипло подвывали и повизгивали. Народ прятался по домам — в такую погоду хотелось чай пить и радио слушать, или там книжки с газетами почитывать, а не трудовые подвиги совершать.
Я даже расстроился — вряд ли удастся выманить к себе Тасю, наверняка сидят там на большой двуспальной кровати с девчатами, закутавшись в большое-большое стеганое одеяло, читают страшные-ужасные русские народные сказки про косточки в торбочке и медведя — липовую ногу, кушают что-то вкусненькое, и хорошо им там… Ну, может как Васька с Аськой уснут — сама придет? Знает ведь, что всегда её жду…
Меня, кстати, тоже кто-то ждал. Некая высокая, и, кажется, изломанная фигура у моей калитки, под широким черным зонтом и с огоньком сигареты на уровне лица. Самого лица сразу видно не было, тень от головного убора и зонта скрывали его черты.
Я напрягся. Драться, имея в руках полотняную сумку, полной деликатесов, было не с руки. Но кастет уже скользнул на пальцы из кармана, зубы крепко сжались, и глаза мои тоже превратились в щелочки, рассматривая незнакомца с настороженностью.
Незнакомку! Это была женщина! Что за черт? Зачем женщине ждать меня у калитки в такую погоду? Да еще и курить при этом… Курить? Папиросу в мундштуке? Это что — Май?
Машенька меня заметила, тут же избавилась от папиросы стряхнув ее… В мой палисадник! Я его полол на днях, между прочим, не для того, чтобы всякие стерляди туда папиросы швыряли! Незатушенные!
— Герман… — грудным голосом проговорила она и изменила позу.
Ну да, ля фемме фатале. Хороша. Но — не в моем вкусе. Может быть, в Герином, но не в моем.
— Герман, почему вы меня избегаете последние недели? Вы думаете, я всё еще зла на вас? Видите — я сама пришла к вам, в такую погоду… Я простила вас, Герман, за всё простила… — я так и не понял, мы с ней на «вы» или на «ты»?
Мне удалось крепко придушить наивную натуру Белозора за эти недели. Полные артистизма и драмы реплики Машеньки Май тронули мое сердце не больше, чем слова любой другой привлекательной женщины с поставленным голосом, которая вдруг оказалась бы перед моей калиткой под дождем без предупреждения. Но, если эмоции Геры были мне теперь подвластны, то остаточная память вдруг выдала целый калейдоскоп образов, от которых я замешкался — уж больно странными вырисовывались отношения у этих двух товарищей. Был такой мультик про Слоника и Поросенка — «Мой друг зонтик». Зонтиком явно был Гера.
— Ты? Меня? — я не был Герой, и мне было наплевать на Машеньку.
Точнее даже не так — я ее боялся. Как боятся, к примеру, клопа-вонючку. Тронь его — и вся малина будет отвратительно пахнуть.
— Да… Я — тебя. Я теперь вижу, как ошибалась… Только ты был предан мне, только ты всегда ждал меня, принимал такую, какая я есть! Я много думала весь этот месяц и многое осознала… — она шагнула вперед, и не будь я наготове — совершенно точно прижалась бы ко мне.
Но фигушки! Я отшагнул в сторону и сказал:
— Запасной аэродром — вот как это называется. Поверить не могу, что он повелся на эту херню!