— Ладно, — сказал он. — Хватит рассуждать о птичках. Займёмся делом.
Каховский склонился над столом, и аккуратно (кончиками пальцев) прикоснулся к кульку из газеты. С видимой осторожностью развернул его. И высыпал из кулька на стол чёрный витой телефонный шнур.
Юрий Фёдорович поднял глаза.
— Смотри, зятёк, — произнёс он.
Не притронулся к шнуру — придвинул его ко мне шариковой ручкой (осторожно, будто тревожил ядовитую змею).
— Что это? — спросила Зоя.
Каховский дёрнул плечом.
— Важная улика, — сказал он. — Мне не поздоровится, если её вдруг хватятся. Да и тому человеку, который мне её раздобыл, тоже придётся худо. Потому я тебя, зятёк, сегодня и побеспокоил. Ведь по совместительству это ещё и орудие преступления. Вот этой штуковиной убили человека.
Зоя вздрогнула, усилила хватку на моей руке.
— Кого убили? — прошептала девочка.
Юрий Фёдорович усмехнулся.
— Вот это пусть твой кавалер и узнает, — ответил он. — Как в случае с тем эсэсовским ножиком. Потрогает улику, понюхает… да хоть и на зуб попробует. Что там ему нужно с такими вещами делать? И спровоцирует это своё «видение». Ну а потом поведает нам, кто кого и зачем вот этим убил.
Каховский раскрыл блокнот, пролистал его до чистых страниц.
— Я зафиксирую его рассказ на бумаге, — добавил он. — В интересах следствия, так сказать. Как ответственный и добросовестный работник. Уж что-что, а составлять такие бумажки я умею: это и есть основная часть моей работы. Ведь ты же, зятёк, поможешь следствию?
Я вздохнул, взглянул на шнур (отметил, что на Надином телефоне был точно такой же).
— Помогу, дядя Юра. Куда же я денусь. Хотя лучше бы я сперва выпил чашечку кофе.
Каховский выпрямил спину, покачал головой.
— Будет тебе и кофе, — пообещал Юрий Фёдорович, — будет и какава с чаем. Чуть позже. Я бы тебе и сто грамм налил, будь ты на десяток лет постарше. Покормлю тебя, не переживай. Но только когда расскажешь мне про этот шнур. Помню, что ты говорил про кинжал. И я уверен, что такие киношки нужно смотреть на пустой желудок.
Он ухмыльнулся.
— Фрол Прокопьевич рассказал, как ты отлёживался на диване после изучения кинжала. Так что с ужином повременим. Он от тебя никуда не денется.
Мой живот заурчал — вступил с Каховским в полемику.
Диктор по телевизору рассказывал о национальных таджикских блюдах. Говорил, что рецепты мясных таджикских блюд представлены едой из баранины, козлятины, конины и дичи. Сообщил, что в таджикской кухне часто используют нут. Расхваливал центральное блюдо таджикской кухни: плов. Заставил меня завистливо вздохнуть и сглотнуть слюну.
— Возможно, вы и правы, дядя Юра, — сказал я. — С ужином повременим. Вот только сомневаюсь, что сохраню аппетит после… той киношки.
Я ухмыльнулся и откинулся на спинку дивана. Немного поёрзал — проверил устойчивость своего положения (чтобы не свалился во время «приступа»). Несколько раз глубоко вдохнул (почудилось, что уловил в воздухе аромат розовых лепестков). Улыбнулся Зое (но не прогнал испуг из её взгляда). Опустил руку на стол — ладонью прикоснулся к чёрному витому шнуру.
Вспышек не увидел.
Провалился в темноту.
Зоя Каховская гладила меня по бедру, словно успокаивала. Юрий Фёдорович не спускал с меня глаз (и будто не замечал действия дочери). Он нервно постукивал шариковой ручкой по странице блокнота, покусывал нижнюю губу. И сверлил моё лицо внимательным, нетерпеливым взглядом. А я разглядывал чашки за стеклом в серванте; часто моргал: прогонял мельтешившие перед глазами тёмные хлопья. Освещение в гостиной Каховских казалось мне тусклым (словно за время моего «приступа» на люстре погасли три из пяти лампочек). Запах табачного дыма усилился: подполковник милиции впустил его с балкона вместе с холодным воздухом (устроил перекур, пока я приходил в себя после «припадка»). Телевизор замолчал: Юрий Фёдорович отключил его перед тем, как вновь плюхнулся в кресло. Отец и дочь Каховские слушали мой рассказ, не перебивали.
—…Женщина, — говорил я. — Пожилая: лет под семьдесят. Вот с такой же родинкой, как у Зои…
Я с трудом приподнял руку (сказывались последствия «приступа»).
Каховская прикрыла родинку ладонью.
—…Только с другой стороны.
Я пальцем показал, где именно на лице убитой рассмотрел родинку — ткнул себя в щёку. Смочил языком пересохшие губы (заметил, как дрожала на тонкой Зоиной шее жилка). Тряхнул головой.
Пожаловался:
— Я не могу понять, где эту тётку встречал. Но точно её уже видел…
Скорчил недовольную мину.
— Это Анастасия Михайловна Терентьева, — сказал Каховский. — Жительница блокадного Ленинграда, которая жила в нашем доме. Мы с тобой о ней уже говорили. Помнишь? Её задушили, как ты и описал. Вот этим самым шнуром. В конце августа.
Зоя пугливо дёрнулась.
Я вспомнил черно-белую фотографию — одну из многих, что я показывал в своём ролике о «невысокой, молодой и весёлой» убийце в белом халате (о Тёткиной Виктории Матвеевне).
— Терентьева? — переспросил я.
Юрий Фёдорович покачал головой.
— Однофамилица, — сказал он. — Точно тебе говорю. Ни убитая старушка, ни её семья не имели родственной или какой-то иной связи с девятиклассницей Ниной Терентьевой. Я это проверил.
Каховский вздохнул.
— Первый экзамен, зятёк, ты выдержал, — сказал он. — Жертву описал правильно, процесс убийства воспроизвёл в точности. Лично я в пользе от этих твоих новых «приступов» убедился.
Юрий Фёдорович постучал шариковой ручкой по столу.
— Давай же, зятёк, напрягись, — сказал он. — Как выглядела убитая, я видел на фотографиях. А вот личность её убийцы мы так и не выяснили. Вспоминай. Важна любая деталь.
Зоин отец вновь заглянул в свои записи, пробежался глазами по строкам.
— Ты утверждаешь, что Анастасию Михайловну задушил мужчина, — сказал он. — Вот только я не пойму, почему ты так решил. Что тебя навело на эту мысль?
Перед моим мысленным взором промелькнули отрывки и недавнего «видения».
— Так… были же татуировки на его руке! — сказал я.
Показал Каховскому правую кисть, провёл по ней пальцем.
— Вот здесь. Точно. Я видел.
Юрий Фёдорович встрепенулся.
— Запомнил, какие? — спросил он.
— Тюремные… кажется, — ответил я. — Плохо в них разбираюсь.
Взял со стола вторую ручку, отобрал у Каховского блокнот. Зоя заглядывала через моё плечо, дышала мне в шею. Воспоминания об увиденном во время «приступа» пока не развеялись — рисунок получился похожим на оригинал.
— Вот так было, — сказал я. — Примерно.
Ткнул ручкой в неровные «солнечные лучи».
— Эти линии, возможно, чуть короче или длиннее, — добавил я. — Но в остальном… Дядя Юра, вот почти такая картинка у него на руке и была — нарисовал, как смог.
Юрий Фёдорович уставился на мой рисунок. Повертел его над столом. И вдруг вскинул брови.
— А ведь ты молодец, зятёк, — сказал он. — Умница. Видел я вот такую шедевру. Точно вам говорю: видел. На руке у племянничка покойной Анастасии Михайловны.
Каховский ухмыльнулся.
— Такую лапищу с женской рукой точно не спутаешь, — сказал он. — Молодчина, зятёк. Заслужил ты свой кофе. Но только не с зоны вот этот рисунок.
Зоин отец указал на картинку ручкой.
— Целину её племянничек ездил поднимать, — сказал он. — Во времена комсомольской юности. Там по дурости и набил эти художества — он сам мне рассказывал.
Юрий Фёдорович хмыкнул, сощурил глаза (будто прицелился).
— Помнится, у этого поганца было алиби, — сказал Зоин отец. — С дружками он в тот день праздновал. Без повода. Гадёныши. Вот мы его дружков за одно место и потрясём…
Каховский в предвкушении потёр руки. Улыбнулся, будто ребёнок, получивший на день рождения долгожданный подарок. А вот я не улыбался. Потому что вспомнил о том, как (будто бы сам) несколько минут назад убил человека (мой разум вновь и вновь возвращался к той сцене с убийством женщины). Я покачал головой. Отметил, что от Миши Иванова получил не самые приятные способности. Подумал: лучше бы я летал, как Супермен или швырялся паутиной и ползал по стенам, подобно Человеку-пауку. Ведь я и в прошлой жизни не любил смотреть ужастики. Но сейчас смотрел на счастливое лицо подполковника полиции и понимал, что стану просматривать документальный хоррор едва ли не ежедневно; а то и по несколько раз на день — вот как сегодня. Потому что вечером я просмотрю ещё один «фильм от первого лица»: увижу, как убивали Оксану Локтеву.